Вечная великая песня — Париж
Не смотрите фильмы, над которыми когда-то плакали. Останетесь равнодушными. Не смотрите комедии, на которых умирали от смеха. Будете зевать. Не ищите встреч с женщинами, из-за которых не спали ночами. Будете смеяться над собой. Не ищите всего того, над чем охали. Теперь оханья не будет. Не возвращайтесь к старому. Оно уже другое. Иногда его уже просто нет. Жизнь перевернула прошлые страницы и оставила нам лишь те, которые предстоит прожить.
Хотя по логике, каждая теория может стать практикой, советую, не пытайтесь реанимировать мечты и сказки прошлого. Они остались за горизонтом и не возвращаются.
Вот какие странные мысли навеяло только одно слово: «Париж».
О Париже уже давно не рассказывают. О Париже уже только повторяют. Повторяют, цитируют писателей, художников, режиссёров и даже певцов, если они умные. Цитируют сотни фамилий, как генералов французской литературной гвардии — Бальзака, Золя, Гюго, Аполлинера, Сартра и Камю, так и иностранцев — Хемингуэя, Эренбурга, Вульфа, Фитцджеральда, Дали, Бунина; это целая планета повторений, бесконечный список известных людей. Писали о Париже хорошо все, кажется, кроме немцев, которые о Париже непредвзято писать были не в состоянии. Даже Ремарк, в «Триумфальной арке», не смог передать очарование Парижа, но может быть, потому что он описывал оккупированный Париж. Зато французы о немцах писали много, но чаще, только плохо. Но одному немцу они благодарны постоянно – коменданту оккупированного Парижа — генералу гитлеровской армии фон Шойтису. Город был заминирован, бомбы установлены в самых знаменитых исторических местах. Когда американская армия подходила к Парижу, Гитлер отдал приказ: Париж взорвать! Но генерал фон Шойтиц приказ не выполнил и Париж был спасён. Так рассказывают французы, а они первоисточник правды и легенд, и не стоит спорить, когда рассказывают красиво. В любом случае, снова подтвердилось, что Париж – город вечный.
Я летел в это самое заметное, восторгаемое и проклинаемое место в мире, место политической и человеческой проституции, местно чванливого снобизма и агрессивного гомосексуализма, место Лувра и Эйфелевой башни, место, где мэр Парижа, на параде геев надевает шарик на срамное место и голышом прогуливается по городу. Ну, где вы найдёте подобное! Представьте себе в таком виде Блумберга или Лужкова и вам всё станет ясно. Наконец, до меня дошло, почему о Париже все всё знают? Потому что он ничего о себе не скрывает. Ничего! Ему уже давно всё равно, что говорят о нём, он занят только собой, впрочем, как и большинство французов. Но почему же там особый воздух и особое состояние. Там запах греха и запах чести. Там страна безбожников и там Бог. Они и закрытые и надменные и националисты, и они обворожительны, очаровательны и беспечно прекрасны. Их картавый язык гипнотизирует. В их сарацинских глазах томление и жажда жизни. Я летел в Париж и вздыхал, не веря, что сказка вернётся. Но произошло чудо и полёт в старое прошедшее счастье — повторился.
Это был уже другой Париж, но ни одна из написанных строчек о нём, не стала лишней. Он не стареет, он только меняется, он вечный при Жанне де Арк, Наполеоне, Де Голле, при ком угодно. Поэтому, его называют вечным городом.
Я смотрел на лица весёлых и грустных людей, где отражались не скрываемые ими мысли, слова произносились ими открыто и откровенно, и я забывал свою фразу, сказанную в России: «Не верьте откровенным людям – они самые опасные, ибо стараются внушить вам доверие».
А когда зазвучала в душе бессмертная песня Ива Монтана «Ночью один, улицей тёмной, я по Парижу брожу и брожу…», то я вовсе отказался от своей осторожной фразы, и сдался в сладкий плен вечному городу, без которого мир был бы гораздо менее интересен. И снова вспомнил фразу Фредерика Шопена, сказанную 150 лет назад: «Париж – это всё, что ты захочешь!»
Конечно, как и везде в Европе, сейчас на лице города появились новые черты, здесь они алжирские и сенегальские, но почти все чёрнокожие новые жители говорят по-французски без акцента. И свои националистические мусульманские лозунги они выкрикивают на отличном французском. Прибавилось и количество знатоков английского. Его стали изучать в школах. 25 лет назад, на парижских улицах от вас отворачивались после приветствия «Хэлло!». В лучшем случае, в ответ бормотали такое, что не разобрал бы институт Берлица. То было другое время. Помню, в ту пору, во время писательской конференции журнала «Континент», мы зашли с поэтом Львом Халифом в магазин одежды. Халиф перед этим, на правительственом банкете, опрокинул на себя тарелку с соусом, и поэтому решил приобрести новый пиджак. Хозяин магазина не знал английского, как не знал его и Халиф. Поэт долго и тихо говорил с ним по-русски, который хозяин разумел точно также, как и английский. Не знаю, что хозяин понял из монолога поэта, но через полчаса, покрывшийся испариной, он отдал Халифу собственный пиджак. Но то было время романтики, когда каждого русского считали узником Гулага. Сейчас за такие вещи вызывают полицию. Но и сегодня в Париже, по прежнему везде слышно «мерси баку!», открыты миллионы ресторанчиков, есть и русские. Напротив парижского православного собора Александра Невского приткнулся ресторанчик «Петроградъ», на фасаде которого чернявый казачок пьёт известную чарочку. Пришёл почтальон, долго стучал в дверь, я показываю: Да нет там никого… Он руками возражает: нет, знаю, что есть. И представьте себе, в конце концов, открывается дверь и появляется мужик с недовольной физиономией лица. Впечатление, будто это происходит сто лет назад. В руках гармошка, на губе прилипшая цигарка, глаза бычьи. А напротив, прекрасный собор. И пахнуло таким родным и незабываемым, что даже страшно стало. Так ведь всегда: с одной стороны собор с небесами в куполах, с другой – «Петроградъ» с бычьими глазами. Как уживается в человеке, так уживается в стране.
А вообще, Россия присутствует в Париже знакомыми нам названиями улиц и аллей. Среди более пяти тысяч парижских улиц, с русскими названиями около пятидесяти. Тут и улицы Чайковского, Толстого, Сталинградской битвы, Шагала, Москвы, Петра Первого, кстати, первого из русских царей, побывавшего во Франции. А самой русской считается, не самая большая, а самая известная — Франко-русская авеню.
Бывшие лачужные кварталы Парижа, Пасси, где когда-то ютились русские, убежавшие от большевистского переворота – превратились сейчас в один из самых богатых районов столицы. Новое парижское русское поколение, вернее поколение новых русских, почти не знает, не только старого, послереволюционного времени, но и недавних времён. Не знают о журнале «Континент», Владимире Максимове, Александре Галиче, Викторе Некрасове.
И открою вам: народ живёт в Париже так, как будто смерти не существует. «Удовольствие от жизни» – стало богом, вернее, идолом Парижа. Лесбиянки на углах целуются взасос, вечные парижские голуби снуют под ногами, в открытых кафе спокойные люди греют на солнышке лица, жмурятся по кошачьи, ухватывают всеми фибрами это редкую бесплатную радость. Собор Нотр-Дам, ставший известный миру по роману Виктора Гюго «Собор парижской Богоматери». Снова выяснилось, что в Соборе парижской Богоматери никакой Квазимодо звонарём не служил и не было никакой жгучей цыганки Эсмеральды. Ну и что с того. « Над вымыслом слезами обольюсь…». Народ туристский и французский, хочет, чтобы то, что Гюго выдумал, подтвердилось. И верят, и плачут, и печалятся об этой необычайной любви. Посетители в Соборе выстраиваются в огромную очередь. На выходе продают в тридорого стекляные крестики и разные подделки. Собор строился 200 лет. У каждого колокола своё, почему-то женское имя. Самый тяжёлый из них, колокол Эммануэль весит 13 тонн и звучит только по большим праздникам своим низким фа-ди-ез. В огромном соборе помещаются 9 тысяч человек.
На Триумфальной арке написано, что битву при Бородино выиграли французы, после чего захватили Москву. Русские в ответ злорадно рассказывают, что слово шаромыжник, дали французам русские бабы, когда те, в злосчастном для них 1813 году, замёрзшие и голодные заходили в хаты и прося поесть, говорили : «Шер ами…», что значит, «Дорогой друг…» А мол, русские бабы, что коней на ходу останавливали, замахивались ухватами и кричали: пошёл отсюда, шаромыжник! А вторую легенду, что мол слово «бистро» пошло от того, что русские казаки кричали французским официантам : «Быстро! Быстро!», подтверждают, кроме самих русских, только хозяева ресторанчиков на Монмартре и Монпарнасе. Здесь на многих забегаловках так и выписано, что именно у них, впервые прозвучали казацкие слова: Быстро! Быстро! Хоть и это, конечно же, вымысел, но в ответ на скептицизм, вам скажут зайти в ресторанчик матушки Катрин, где именно всё это началось и там вам покажут бумаги с печатями, подтверждающими эту легенду. Я вспоминал Прагу, где вас посчитают сумасшедшим, если вы усомнитесь в существовании бравого солдата Швейка. А в ответ на заявление, что он, мол, вымышленный литературный герой, вам покажут место, где он сидел и пил пиво. И расскажут, какое пиво он предпочитал. Нации гордятся своими легендами и хотят, чтобы все считали их легенды правдой.
Хемингуэй назвал книгу о Париже «Праздник, который всегда с тобой». А потом пришло другое время и он застрелился. Праздники не длятся долго, если в них не участвует Бог. Да, Париж, это праздник, но на этом празднике опасно засиживаться.
Друзья пригласили нас в «Свиную ножку», ресторан описанный Эмилем Золя в «Чреве Парижа». Ресторан на том же месте. Только фирменных тушёных ножек там уже в помине нет. Молодые официанты, даже не знают, какой великий француз описал их ресторан. Ну, а может это нормально, может, наступило иное время, когда уже не до прошлого. И всё же, вспоминаются слова: кто стреляет в своё прошлое — убивает своё будущее. И жизнь подтверждает, такое часто сбывается, и будущее умирает.
Кто-то из советских писателей, когда-то поехидничал, что мол, в Сене вода уже давно стала мутной из-за их капитализма. А я подтверждаю, в октябре, во время корабельной прогулки, она была изумительного тёмно-зелёного цвета, а иногда, освещаясь, становилась почти изумрудной. Сена, извивающаяся меж берегами, была нежной и одурманивающей, как русалка. Она плескалась обворожительно ласково и была чиста. А с парижского моста имени русского царя Александра Третьего люди махали нам руками. Мы проплывали мимо этого волшебного города, мимо всемирно известных понятий: Лувр, Бастилия, Площадь согласия, мост Мирабо, сад Тюильри, и, конечно, мимо стоящей на краю Сены статуи солдата-зуава, по которому измеряют уровень паводков в Сене. Ноги в воде – ничего, поднялась она до пояса – плохо, но терпимо, а вот, когда доходит до бороды солдата – бей тревогу. Мы плыли на пароходике «Изабелла», под музыку американца Гершвина, написавшего бессмертные мелодии — «Прогулки по Парижу».
Ну что, Париж? Его не перескажешь, как нельзя пересказать гениальную музыку. Музыку надо услышать – в Париже надо побывать. Хоть раз.
Париж – это витые лестницы и витые носы. Это одухотворенные лица женщин и жаждущие лица мужчин. Китайцы называют Париж – Большим цветком.
В нескольких словах напомню о нескольких великих вещах, с которыми мы снова соприкоснулись в Париже. Эйфелева башня. Её воздвигли к Всемирной выставке 1889 года. И потом должны были снести, как единовременное сооружение. Парижане называли её «Большой уродливой бабой». Над плохим вкусом архитектора Эйфеля издевались в газетах и на балах. Говорят, что умнейший Мопассан едко ругал Башню, но каждый день взбирался на самый её верх. На вопросы, как такое объяснить, он, мол, отвечал: «Это единственное место в Париже, откуда её не видно!». Но, скорее всего, лукавил писатель. Умные ошибаются не реже дураков. Думаю, влекла его к себе эта ажурная баба, какой-то тайной новизной жизни. Согласно городскому плану, её должны были снести. Спасло башню то, что её стали использовать для нужд радио и телевиденья, потому что вся она оказалась гигантской антенной. Эйфелева башня перестала быть парижским монстром и стала незаменимой частью города, придающей ему единственное в мире состояние странности, устремлённой к небу. Как часто бывает в истории, из гонимой, Эйфелева башня стала прекрасным и незаменимым символом Франции и всего мира.
Что такое Париж? Здесь деловой озабоченный француз, при виде женщины преображается, глаза начинают гореть, ноздри носа раздуваются. Он ощетинивается иглами любовной игры, он старается уколоть сердце дамы красивой фразой, приглушенным голосом, якобы нечаянным взглядом. Женщина также, в силу французской традиции, мгновенно преображается, демонстрирует максимум имеющего в наличие очарования, с громкого тараторивания переходит на тихое воркование, и вот они вдвоём воркуют, воркуют, воркуют…
Что такое Париж?! Вечером вы распахиваете окно, и напротив вас улыбается в заходящем солнце красная черепичная крыша. На одном из окон дома висят бледно-зеленые занавеси, за ними кто-то играет на рояле. И в такой сиреневый вечер с зелёными занавесями и звуками Шопена, наверное, не так уж трудно прощаться с жизнью.
И прогулки по легендарному Булонскому лесу. Старые огромные дубы и склонившиеся над озером липы молча рассказывают о тайнах трёх мушкетёров, о конных выездах королей и герцогинь, о звонком завлекающем смехе графини Помпадур. По траве бегают маленькие чёрные кролики с мохнатыми мордочками. А один, огромный, белый, с большущими стоящими ушами, разлёгся посреди всего этого и издали напоминает белого козлёнка с рожками. На тропинках большие жёлуди, иногда мелькают грибы-трюфеля. Над водой стоит беседка, где любил сидеть Наполеон Третий. О чём он думал? Никто не знает. О чём думаем сейчас мы, никто не знает. Один Бог присутствует в тишине. На душе спокойно и грустно. Здесь, вроде заполняется пустая ниша жизни.
Их было много, открытий, о которых мы знали раньше, слышали, и видели. Но в Париже, этом всемирном ларце драгоценностей – они открывались всегда, как в первый раз.
Жемчужина мира Лувр – дворец королей Франции, ставший всемирно известным музеем. Ему 700 лет. За эти годы он превратился в культурное зеркало планеты. Лувр пытается отобразить человечество и цивилизацию.
Здесь в Лувре есть зал американских художников. И находится там одна необычная картина. Знаете, кто художник? Изобретатель азбуки Морзе – Самуэль Морзе. Оказывается до своих всемирных изобретений, он закончил художественную школу Йельского университета и был высокопрофессиональным живописцем. На картине, его воображением собраны вместе многие известные американцы. В углу, с женой и дочерью сидит Фенимор Купер.
И наконец, знаменитая «Моно Лиза» Леонардо да Винчи, она же «Джоконда». Как и все, мы подолгу стояли, вглядываясь в неё. Настоящая картина кажется более блеклой, чем её цветные снимки. Многие знают, что причина, завораживающая смотрящих на неё, не только в загадочной улыбке, но и в её взгляде, который направлен лично на вас, под каким бы углом вы не смотрели на неё. Есть много версий о том, кто изображён на ней. Но большинство, сходятся на том, что это Лиза Жерардини, по мужу, Джоконда. По мнению экспертов, глаза Моно Лизы гениальный Леонардо написал так, словно она ими спрашивает у смотрящего о его мыслях и одновременно, знает эти потаенные мысли. И в этой самой знаменитой улыбке мира, люди видят иронию, очарование, насмешку, радость, и даже одиночество и грусть. Никто толком не знает, почему у картины такое воздействие, но ясно, что она навсегда завоевала интерес и любовь всего мира.
Сотни полотен. Вдруг понимаешь, что и здесь незримо происходит некоторая переоценка. Вот, Гойя. Вдруг стали выглядеть наивными «Расстрел революционера», «Маха одетая» и «Маха обнажённая». Но и понимаешь, его картины остались такими же прекрасными, просто я живу сегодня, а гений жил давно.
Париж – отражает жизнь и смерть, но он постоянно, своей вечностью и смехом, хочет доказать всем, что жизнь побеждает смерть, даже когда умирают люди. К чему я это. А к тому, что набрыдлое слово «революция» в любом человеке вызывает ассоциации гильотин, виселиц, расстрелов и пыток. И Французская революция, гордо назвавшая себя великой, в полной мере подтвердила это. А спустя десятки лет, российская революция, взявшая себе это же убогое название «Великая», убила гораздо больше людей и залила великой кровью всё, что называлось Россией. Но сейчас, о французах. Они ещё раз подтвердили, что любой, самый мирный народ, может стать безжалостным убийцей, если им управляют фанаты смерти. Такими были и французы, подтвердившие своей давней революционной судьбой, что смерть других – тебе свободу не приносит. У них, как при всех революциях, спустя время, стали убивать тех, кто до этого убивал сам. Как и обычно, революция пожирала своих детей. Здесь в стране песен и любви, создали гильотину (по имени профессора анатомии Жозефа Гильотена), которая обезглавила многих прекрасных людей: королей, поэтов, мыслителей. Уже в 1870 году, Тургенев, ставший свидетелем такой казни, с ужасом описал это страшное зрелище. Гильотину во Франции отменили только в 1981 году, когда отменили в стране смертную казнь.
Нельзя не вспомнить мне об отеле «Ритц». Он находится на знаменитой Вандомской площади, где жили Шопен, Чехов, Герцен, Лев Толстой. Отель назван в честь своего создателя Сезара Ритца. Всё здесь было продумано до тонкостей. Даже освещение было таким, чтобы придавать лицам присутствующих свежий румянец. Здесь останавливались многие известные люди, вплоть до принцессы Дианы. Но во мне он вызывает другие ассоциации. В нём жили великие американские писатели Скотт Фитцджеральд и Эрнест Хемингуэй, которые когда-то, своими книгами перевернули сознание советской молодёжи, открыли ей мир свободы и прекрасной литературы, и научили верить, что в любой ситуации остаётся неумирающая надежда, а с такой надеждой, можно жить и верить в неё.
Латинский квартал. Так это место назвали в Средние века, когда студенческая латынь была слышна здесь чаще других языков. И навсегда этот район стал прибежищем студентов, просто молодёжи и литературной богемы. Здесь я узнал, что знаменитый Сорбонский университет закончил не только Гёте, но Джоу Эн Лай. А во дворе Сорбонской церкви, похоронен кардинал Ришелье, мрачный герой романов Дюма, в жизни не только великий интриган, но и великий человек, создавший Национальную библиотеку и Французскую академию наук. Когда он умер, то плакали и враги. А сам Дюма вспомнил слова кардинала: « Я сделал из умирающей Франции торжествующую Францию». По этим узким улицам Латинского квартала, ходили многие великие этого мира. Мы сидели в кафе, где бывали Бодлер, Вагнер, Сытин, Нуреев. А похожий на сову, старый патриот Франции, заверял меня, что на этом месте бывал сам капитан мушкетёров Шарль-де-Батц-Кастельмор де‘Артаньян, ставший потом прообразом всемирно известного персонажа.
Мы проезжали знаменитую Бастилию, родоначальницу смут в Европе, место пения «Марсельезы», место потоков крови и обезглавленных тел. Не менее мрачная тюрьма Шатле, где сидел великий поэт Франсуа Вийон. Здесь он написал знаменитую «Баллада о повешенных». Я вспомнил его гениальное стихотворение: «От жажды умираю над ручьём…». Здесь в Париже, смерть, стоны, смех и радость, идут вместе, рука об руку. Все об этом знают, но никто об этом не говорит.
Вот Мулен Руж (Красная мельница), здание с вращающимися мельничными крыльями, здесь великий калека Тулуз-Лотрек создал вечные картины о неизвестных танцовщицах, здесь в 1893 году родился канкан, в этом месте, освященном великой смелостью искусства выступали многие: Эдит Пиаф, Морис Шевалье, Фрэнк Синатра, Шарль Азнавур, Ив Монтан, Питер Устинов…
В Париже есть Стена любовных признаний. По всей стене на 31 языке мира написаны слова: Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! Написано даже шрифтом для слепых. Представляете, сколько здесь было признаний! Тут бывали и Шопен с Жорж Санд, Марлен Дитрих с режиссером Штернбергом, сотни, тысячи людей. Верите или нет, но в этом месте, великий художник Амадео Модильяни и великая поэтесса Анна Ахматова, сидя на скамейке читали друг другу стихи.
Монпарнас. Хотя его называли парижской школой художников, это всемирная колыбель живописи. Здесь бывали все те, кого потом узнал мир. Их невозможно перечислить. В этих местах и сегодня остаётся состояние великого духа искусства, в котором участвовали люди, получившие дары божественного прикосновения.
И заканчиваю словами о печальном и прекрасном памятнике Парижа – русском кладбище Сент-Женевьев де Буа. По преданию, в 5 веке, на этом месте забил источник святой воды. Одна из великих заслуг русской эмиграции, что «Россия в изгнание» не дала кануть в вечность своим людям. Что сохранён этот источник памяти, мысли, литературы, искусства, духовности, светлых порывов и печальных дней. Это не просто кладбище – это явление. В нём благодать Божья, явленная для всех здесь лежащих. А лежат тут рядом князья и торговцы, генералы и солдаты, белогвардейцы и эсеры, громкие и кроткие, священники и атеисты, богатые и бедные. Всех примирила смерть, всех сделала застывшими в вечности. Кладбище стало цветущим городом ушедших. Здесь вспомнились слова: «Мы не в заслании, мы в послании…». Здесь ощущаешь всю громаду таланта, которой обладали эти люди. Вот, некоторые из них, просто по памяти : писатели Иван Бунин, Борис Зайцев, Алексей Ремизов, Иван Шмелёв, Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский, Надежда Тэффи, Борис Поплавский, Виктор Некрасов, Владимир Максимов, художники Добужинский, Коровин, танцоры Сергей Лифарь, Рудольф Нуреев, танцовщица Кшесинская, философы Сергей Булгаков, Василий Зеньковский, Николай Лосский, режиссёры Николай Евреинов, Андрей Тарковский. Здесь же могила человека удивительной судьбы – Зиновия Пешкова. Брат Якова Свердлова, ставший приёмным сыном Горького, взявший настоящую фамилию Горького – Пешков. Во Франции, воевал с нацистами, лишился руки, стал бригадным генералом, потом послом. Эти имена – лишь крошечная часть всех, более 10 тысяч, лежащих в русском Пантеоне Франции.
Подхожу к могиле Ивана Алексеевича Бунина. Наверное, лучший стилист из всех отечественных писателей. Первый из русских писателей, получивший в 1933 году Нобелевскую премию. Вспоминаю, как писатель Андрей Седых, владелец и редактор «Нового русского слова», рассказывал мне, как он по-французски писал для Бунина Нобелевскую речь, которая, как потом выяснилось, получилась, мягко говоря, слишком обычной. В отличие от великих произведений Бунина.
И вот, подхожу к могиле моего друга, незабываемого и прекрасно чистого – Виктора Платоновича Некрасова. Лауреат Сталинской премии, один из первых советских писателей, высланных за границу при Хрущёве. Ему я посвятил книгу «Сны моей жизни», там, в посвящении, такие слова «… Виктору Платоновичу Некрасову, Вике, Папе, кого на земле уже нет, но с кем я продолжаю дружить». Вообще, я всегда призываю, не смешивать произведения писателя, с его жизнью. Это абсолютно разные вещи. В книгах, писатели живут совсем другой жизнью. Но в случае с Виктором Платоновичем, эти две несовместимые вещи соединились: и в жизни и в книгах, он был чист, честен, абсолютно порядочен, верен друзьям. Он останавливался у нас в Нью-Йорке, однажды, мы целое лето провели с ним в Вермонте. Боже мой, сколько было тогда сказанно! Теперь он здесь. Я ему говорю, «Вика, я тебя описал в другой книге, «Тоска по раю», в книге ты говоришь мне, что там где ты находишься – не плачут. А я и здесь не плачу. Но вокруг меня, Вика, многие плачут, и я не могу их утешить. И, хотя это не о тебе, но всё равно, немного о тебе, поэтому, вспомнились строчки Рождественского:
«Малая церковка, свечи оплывшие. Камень дождями изрыт добела. Здесь похоронены бывшие. Бывшие. Кладбище Сен-Женевьев де Буа. Здесь похоронены сны и молитвы. Слёзы и доблесть. «Прощай» и «Ура!». Штабс-капитаны и гардемарины. Солдаты, полковники и юнкера. Белая гвардия, белая стая. Белое воинство. Белая кость… Влажные плиты травой порастают. Русские буквы. Французский погост…»
После печали, после жужжащих шмелей и благостной тишины кладбища, мы возвращаемся в бурлящий поток жизни, в этот гигантский страстный театр жизни, под названием Париж. Сцена этого огромного театра – парижские улицы, где действие спектакля-жизни никогда не прекращается.
То что я вспомнил, только крошечные этюды великой картины. Об этом городе можно писать бесконечно, но надо накидывать узду на разгорячённого коня воспоминаний, хотя о многом и не рассказал. Но рассказать о каждой тайне этого города, которую ты подсмотрел — невозможно. Во всём надо уметь останавливаться, пожалуй, кроме любви.
Всё совмещает этот город. Он и проявляет величие в людях и делает их свободными.
Париж можно сравнить с огромным сердцем. Оно бьётся в ускоренном ритме, оно боится не успеть, опоздать, оно как будто чувствует, что всё в этой жизни заканчивается, в том числе и вечные города. Но пока, по воле Божьей, оно бьётся, старается познать это короткое земное счастье. А на площади Рене Кассен, опираясь щекой на раскрытую ладонь, лежит огромная голова человека, высеченная из блока, весом в 72 тонны. Скульптура называется «Слух». Человек, будто прислушивается к биению сердца этого неповторимого города.
Я прощаюсь с тобой – Великая вечная песня – Париж. Сейчас, на время, потом, навсегда. Но пока земные шаги ещё продолжаются, буду слушать твои слова и мелодии, звучащие в маленьком чудесном комочке под названием – сердце. После тебя, я уезжаю в другую страну, с самым пронзительным синим небом на земле, в Испанию. И там я тебя вспомню.
